Турецкая политика при президенте Эрдогане с каждым годом все больше озадачивает соседей и союзников. Анкара начала позволять себе вольности, о которых в прежние времена и не мечтала: по своему усмотрению проводит военную операцию в Сирии; идет против России, при этом покупая у нее же, назло США, зенитно-ракетные комплексы С-400; ведет прокси-войну в Ливии; смело угрожает Кипру, Греции и Израилю. И вот теперь Турция, по сути, становится участницей армяно-азербайджанского конфликта. «Лента.ру» выяснила, какую «турецкую мечту» пытается осуществить Эрдоган и что получает Анкара от вмешательства в чужие конфликты.
Игра на повышенных ставках
«Это была преднамеренная атака на Азербайджан», — заявил Реджеп Тайип Эрдоган через сутки после обострения конфликта в Нагорном Карабахе. Турция, как это часто бывает в последние годы, заняла четкую и довольно грозную позицию. Министр обороны страны Хулуси Акар заявил о полной поддержке Баку в ситуации военной эскалации, еще раз указав на Армению как на виновника.
Казалось бы, такая поддержка вряд ли пойдет дальше слов — Ереван связан с Россией военным соглашением ОДБК, так что риски никому не нужной эскалации очень велики. Однако уже через две недели в Азербайджане начались масштабные учения совместно с турецкими военными.
Формально стороны объясняют, что маневры были запланированы давно, но рассматривать их вне контекста последних событий невозможно, тем более после того, как в Баку назвали обострение в Карабахе прелюдией к войне. В учениях задействовали бронетехнику, артиллерийские установки, боевые и транспортные вертолеты, силы ПВО и зенитно-ракетные подразделения двух армий. Очевидно, что такая концентрация военной мощи как минимум не способствует деэскалации. Но каковы же мотивы Турции действовать столь активно в регионе, который издавна считается зоной российского влияния?
Старший научный сотрудник ИМЭМО РАН, доцент дипломатической академии МИД России Владимир Аватков подчеркивает, что Турция в целом проводит крайне активную, наступательную внешнеполитическую линию. «Для нее принципиально важно демонстрировать свою мягкую и жесткую силу в трех мирах: бывший османский мир (»неоосманизм»), исламский мир и тюркский мир, — считает Аватков. — Именно поэтому Турция, вне зависимости от обстоятельств, солидаризируется с тюркскими государствами постсоветского пространства, демонстрируя себя как центр тюркского мира». Именно так поступает Анкара в конфликте Баку и Еревана, проводя военные учения с Азербайджаном.
Россия, в отличие от Турции, пытается быть буфером между сторонами конфликта, разводить их по разные стороны — как это было на протяжении долгой истории. А Турция, по мнению Аваткова, для создания имиджа державы, которая способна влиять не только на региональные, но и на мировые процессы, стремится участвовать в этих конфликтах, в том числе используя военную силу.
Турция готова идти на конфликт для реализации своих амбиций регионального и мирового лидерства. Именно поэтому у нее противоречия и с Грецией, и с Францией, и на Кавказе
Владимир Аватков, старший научный сотрудник ИМЭМО РАН
При этом Аватков напоминает, что для Москвы крайне важна независимая от тех же партнеров по НАТО самостоятельная внешняя политика Анкары. В то же время агрессивный подход к некоторым вопросам внешней политики таит много рисков, один из которых — эскалация конфликта на Южном Кавказе, в котором совершенно не заинтересована Россия.
Как считает научный сотрудник Института востоковедения РАН Амур Гаджиев, к реальному использованию военных средств в конфликте в Нагорном Карабахе Эрдоган вряд ли прибегнет. В качестве примера возможного сценария он приводит столкновения в Восточном Средиземноморье с Грецией, когда Турция начала проводить разведывательные работы на шельфах. «Там тоже были угрозы с обеих сторон, вплоть до возможности прибегнуть к военному разрешению спора, — напомнил он. — Но вмешался Евросоюз, и при его посредничестве удалось разрядить обстановку».
Аналогичная ситуация сложилась и в Ливии. «Там тоже, казалось, Турция вот вот введет войска, и начнется война с фельдмаршалом Халифой Хафтаром. В итоге там есть прокси-силы, военные советники и дроны, но это не военное вмешательство в классическом понимании», — заключает востоковед.
Гаджиев считает, что Турция уже осознала свои возможности в конфликте на Южном Кавказе и теперь больше настроена на диалог. С учетом того, что она старается избежать резкой международной реакции после превращения собора Святой Софии в Стамбуле в мечеть, ей остается довольствоваться ролью посредника.
Вероятность того, что Турция будет принимать участие в Нагорно-Карабахском конфликте против Армении, невелика. Это просто не в ее интересах
Амур Гаджиев, научный сотрудник Института востоковедения РАН
«Конечно, Азербайджан — их [турок] ближайший союзник, у них есть девиз «одна нация — два государства». Но демонстрация силы еще не означает готовность к ее применению», — говорит Гаджиев.
По такой логике, Анкаре выгоднее сохранять статус посредника — в том числе в Минской группе ОБСЕ, которая занимается урегулированием конфликта в Карабахе, — нежели быть его непосредственным участником.
Очевидно, что Нагорный Карабах — далеко не первый регион, где интересы Анкары в той или иной степени пересекаются с российскими. В Сирии с периодичностью примерно раз в квартал: достаточно вспомнить печально известный инцидент со сбитым российским самолетом или операцию «Весенний щит», направленную против правительственных сил, поддерживаемых Россией.
Или взять ситуацию в Ливии, где, как утверждают местные власти и США, Москва силами ЧВК помогает мятежному фельдмаршалу Хафтару в противостоянии с правительственными войсками. Эрдоган, напротив, не скрывает своей неприязни к повстанцам и, само собой, оказывает всестороннюю поддержку международно признанному Правительству национального согласия.
Султан родился
Однако какие цели преследует Анкара посредством такой политики? Конечно же, бросается в глаза, что практически во всех конфликтах, в которых Турция занимает жесткую позицию, звучит одинаковая риторика о защите народов, близких ей по крови и вере, от террористов и повстанцев. Стоит отметить, что при нынешнем президенте и во внутренней повестке исламский фактор стал играть ключевую роль впервые более чем за 100 лет. За это Эрдогана нередко критикуют, ведь и поныне официальная идеология Турции — кемализм, идущая от основателя современного государства Мустафы Кемаля Ататюрка, содержит принцип лаицизма (светскость).
«Мусульманский фактор, конечно, идет вразрез с кемализмом, — говорит Гаджиев. — Там в основу была положена и светскость, и движение в сторону европеизации в плане культуры и менталитета. Тогда Турция отдалялась от Ближнего Востока, считая эти страны несколько отсталыми. А в 1952 году Турция вступила в НАТО, что еще больше усилило ее прозападный вектор».
Но за годы своего правления Эрдоган приучил мир, что любит играть, насколько это возможно, по своим правилам. И делает это весьма успешно. Эксперты подчеркивают, что президент умеет сидеть на двух стульях, очень грамотно балансируя, — это признают даже его противники. С одной стороны, усиление в исламском мире — это запрос половины турецкого общества (вторая половина — за светскую Турцию).
«С другой стороны, есть и личные амбиции Эрдогана. Это ярко видно на примере переделывания Айя-Софии из музея в мечеть, в громких заявлениях о Палестине и реакции на перенос американского посольства в Израиле из Тель-Авива в Иерусалим», — объясняет Гаджиев мотивацию президента в политике защиты собратьев по вере.
По его словам, главная цель Эрдогана — добиться статуса региональной сверхдержавы в мусульманском мире. «Это расширение влияния, скорее, на юг, юго-восток —туда, где когда-то была Османская империя. Но я бы не стал называть это неоосманизмом — в политике Эрдогана скорее присутствуют некие элементы этой идеологии», — отметил эксперт.
Братья по крови
Кроме политики по защите мусульман с Турцией всегда тесно связывают идеологию пантюркизма — идеи о необходимости консолидации тюркских народов (большинство государств Центральной Азии, некоторые республики РФ, например, Татарстан и Башкирия) на основе этнической, культурной и языковой общности. И здесь проявляется не только жесткая, но и «мягкая сила» Анкары.
Владимир Аватков считает, что на самом деле тюркские государства и, в еще большей степени, российские тюркские регионы обладают куда большей «тюркскостью», чем сама Турция: они сохранили больше традиций и обычаев. В этой связи для них нет смысла ориентироваться на Анкару как культурно-идеологического лидера, считает эксперт.
Турция же пытается их заставить следовать своей единственно верной логике, (…) пытается сформировать более управляемые механизмы влияния в тюркских государствах — в частности, в Азербайджане — Владимир Аватков
Политолог отметил, что для этого Анкара пытается использовать все доступные способы — и «мягкую силу» (образование и наука), и турецкий бизнес, и формирование лоббистских групп.
Амур Гаджиев, в свою очередь, не склонен связывать активность Анкары именно с идеологией пантюркизма. «В 1990-е годы это действительно было актуальным направлением турецкой внешней политики. При Эрдогане это ушло далеко на третий план. Во-первых, Турция поняла, что тюркский мир неоднороден. Во-вторых, нет безграничного пространства, плюс экономически Анкара не потянет лидерство в тюркском мире. Да и у самих тюркских государств пропал энтузиазм к идее принимать Турцию в качестве „старшего брата“», — рассказывает эксперт.
По его оценке, Казахстан в любом случае ближе к России и Китаю, а Туркмения объявила нейтралитет. С Узбекистаном же у Турции только недавно стали развиваться отношения после длительного периода натянутости, в то время как с Киргизией они, наоборот, ухудшаются — из-за скрывающихся в стране сторонников проповедника Фетхуллаха Гюлена, которого Анкара считает причастным к попытке государственного переворота.
В то же время нынешний президент Татарстана Рустам Минниханов каждый год встречается с Эрдоганом, который называет россиянина не иначе как «мой брат», а российские тюркские республики по-прежнему имеют статус наблюдателей в Международной организации тюркской культуры (ТЮРКСОЙ). И это при том, что в 2015 году тогдашний министр культуры России Владимир Мединский направлял телеграмму главам шести республик (Алтай, Башкортостан, Саха, Татарстан, Тыва, Хакасия) о необходимости незамедлительно прекратить контакты с организацией. Выйти — вышли, но не до конца.
«Успехи мягкой силы Турции все равно больше видны в Сирии, Ливии и Ираке. Да, в том же Татарстане есть ряд сочувствующих, но сторонников реальной тюркизации — нет», — считает Гаджиев. И действительно, в деле воспитания в народах России этнического радикализма, кажется, куда больше преуспели США, которые финансируют подразделения «Радио Свободы» на татарском и башкирском языках с соответствующим пропагандистским контентом.
Косвенно о том, что Анкара не всесильна в деле объединения тюрков, говорит и ситуация с уйгурами в Китае. На ужесточение политики в отношении этого народа в 2009 году Турция — едва ли не из единственная из мусульманских государств — реагировала крайне жестко, прямо назвав происходящее геноцидом. Кроме того, страна принимала беженцев-уйгуров. Однако когда ситуация с правами тюрков в Китае еще усложнилась, Эрдоган вдруг посчитал, что уйгуры от этого стали только счастливее. Видимо, в подобных случаях турецкий президент все-таки не готов идти против своих экономических интересов — в частности, терять поток китайских инвестиций в рамках инициативы «Один пояс — один путь».
***
Турция при Эрдогане стала проводить куда более активную внешнюю политику. Кроме того, ничто не мешает президенту возрождать страну как независимый мусульманский центр силы. Представления Анкары о справедливом мире могут не нравиться соседним государствам и мировым лидерам, но это нисколько не влияет на планы яркого главы государства. Эрдогана мало заботит и давно почившее международное право. В то же время он, как и любой правитель, бесспорно, обеспокоен проблемой своей популярности внутри страны. В том числе и поэтому президент не закрывает глаза на положение народов, близких к туркам по языку, истории, религии и культуре, лишь из-за абстрактного «принципа невмешательства во внутренние дела».
По-настоящему влияют на Эрдогана лишь ограничения, которые неизбежно возникают в большой политике, — возможные военные конфликты с ядерными державами или угроза потерь крупных инвестиций. При этом он получает страну, которая постепенно не просто становится независимой от других, но и берет на себя ведущую роль в регионе. И всем, у кого есть интересы на Ближнем Востоке, так или иначе придется считаться с плодами этой политики.
