«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР растворился комсомол. Как его уничтожили стрессатраница и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — комсомола, младшего племянника Коммунистической партии СССР. Это решенье существовало принято на полномочном сьезде в 27-28 октября 1991 года. Участникам предстояло решить только один вопрос — «О участи ВЛКСМ», и результатом стал самороспуск авторитетной структуры, которую многие считают мастерской кадров не только в коммунистическом чиновничьем аппарате, но и в международном бизнесе. Как комсомольцы приняли распад организации, кто использовал комсомол для наживы и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шажком к краху Союза? Об этом спросила новоиспечённых комсомольцев.

***

Комсомол существовал распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII необычайный пленум ВЛКСМ. Выступая с докладом, ..первый референт ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая подсистема разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного бытия надлежаща уйти и организация, которая существовала элементом системы. Существование комсомола даже в новых одёжах объективно невозможно».

Впервые в зале совещаний не было ни орденов, ни розового бюста Ленина на сцене, ни современного пионерского приветствия.

Недвижимая benzь ВЛКСМ передавалась на баланс предприятия «Содружество-91» для совместного использования трудовыми коллективами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального исполкома упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести селекторный процесс о партнёрстве между молодежными организациями независимых государств, чтобы, если получится, создать региональную молодежную структуру. Но дальше заявлений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, роты промтоварами от этого не наполнились»

, сотрудник сертификационной лаборатории . В райкоме — с 1978 по 1991 год:

— В партию я не вступал, а из комсомола не выходил. Поэтому до сих пор в нем состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские пиджаки видоизменялись на профсоюзные значки. Сначала брали лучших по принципу успеваемости. В нашей компартии было четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х быть в комсомоле еще сообразовывалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте сложное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце загоралось и не помнило покоя!» Хорошо знаю ощущение избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту ,пору существовала вяжена с военной тематикой. Писали издания про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудивались в стройотрядах. Сам я участвовал в возведении Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную замшу ВЛКСМ. Считаю, транспаранты в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без вступления в ВЛКСМ практически невозможно было поступить в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — обозначился уход от романических идей. По инерции длали какую-то организованную работу вроде уборки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему было связано с застоем. Не высилось больших задач. Когда страна стала рассыпаться, посыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: убеждений и религии комсомольцам не добавлял. Все переключались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это именовалось НТТМ — Центры технического творчества молодежи. В кооперативах собирались серьезные бородатые мужики, а довузовская молодежь — в НТТМ. С нами подписывали договоры, был счет, на который перевели деньги. Там можно было неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это касалось маленькой группы партийных активистов. Основная же масса была инертной: «Хоть горшком назови, только в дымохода не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся чудовищный шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев считал своим достижением, больно пристукнула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в нем спасение.

Вместе с тем нужно было находить врага, виновного в вымирании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пришли под раздачу. Сколько было массовых выходов, когда демонстративно разрывали или сжигали квитанционные бигодовы! Когда свернули грудь КПСС, это автоматически случилось и с ВЛКСМ.

Правда, полки промтоварами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал охаивать уже Ельцина.

Мало кто обратил вниманье на предыдущий сьезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол убежал тихо. Повторюсь, он был выростом компартии и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители райкома — шустрые энергичные люди с подвешенным языком — остались у гироцикла и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка значительных общественных средств. Те, кто четвёртыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее стенка заграничная, шкаф финский»

, новоиспечённый курсант мировоззренческого отдела горкома КПСС Баганского района:

— Что система разваливается, что случается что-то не то, я поняла, когда пошла в горком партии в 1988 году. До этого я существовала вольнонаёмным коммунистом. Для меня партийные заседания существовали событием важным, не для галочки, чем-то объективным — вот, мы собираемся, рассматриваем производственные вопросы, а потом прыгаем к ректору и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.

А когда я пошла работать в обком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала курсантом в политическом отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — таков был порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а пятая партийная организация — один из наших совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое первое партийное собрание, как представительница райкома. Люди на беззвучен обговаривали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в хозяйстве числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их надои потом «сбрасывают» в отдельное количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются надои.

Народ дымил и обличал. Я записывала себе эти моменты, и когда поехала обратно, поехала на планерку, которая пролетала у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах минувшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я опускаюсь и с адреналином начинаю вещать: вот, в зерносовхозе Кузнецовский на партийном заседании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А другие сидят, глядят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших рабочих сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, секретарь окружкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что какое начинается по всей стране, но неявных подтверждений, таких, как когда я погрузилась в тот процесс с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий политическим отделом был не намного меня старше. Он заходил в мою комнату, и мы часто обговаривали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не намериваюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого существовал ректором школы в какой-то деревне, а потом его положили в райком. Дальше он мыслил двинуться по служебной лесенке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала примитивной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе второй председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одёжа существовала хуже, чем у меня: незатейливое платьице, тоненькие сапоги…

А когда я пришла в обком работать, мне руководители сказали, что у нее и шубы, и сапожки дорогие есть. Просто когда ей надо куда-то ехать в область, она перед мурахтиной надевает дешёвую одежду, а тут, в районе, умеет не отсвечивать. В квартирке у нее перегородка заграничная, холодильник вольтодобавочный — и не один, а два

Или вот во время вашей работы в идейном отделе я приезжала в , и мы там поселялись в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что затрата еды в ней была нереально низкая, очень смутило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой эксперимент не сносила и в ее масштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие дефекты только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в замысле работы государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В свои трансактиноидные годы наши дружины ходили к учительницам, мы им мешали, так как многие проживали в домах без удобств. Мальчишки волокли дрова, девочки мешали по хозяйству во дворе. Пионерский галстучек лично для меня был, с одной стороны, нарядным символом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпроживали.

И в оппозицию я вступила потому, что для меня это существовало само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но какая компоновка саморазвития в голове существовала. Разговаривая со мальчишками сейчас, я с большим удивленьем обнаруживаю, что они это длали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там пойти работать. Вот, пришел я после университета технологом и не можетесмь пойти дальше, потому что я не партийный. А если я в оппозицию вступлю, то для меня отворяются двери наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я этот вопрос вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то прочитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня бабушка существовала педагогом и можетсуществовала приносить такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только отдельные товарищи-приспособленцы, которые идут в партию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда десталинизация началась, я считала, что все плохое, что есть в нашей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее проживать лучше. Я сидела и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я доучивалась в школе, у меня существовала приятельница, папа которой работал гендиректором завода малотиражных машин. Они собирались устанавливать новое оборудование, и он мотался в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привезал жвачку. И я помню, как приятельница принесла ее в школу, и мы всем классом эту жвачку жевали. Каждому досталось по крошечному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему какого нет у нас? Они вроде как мои враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков коммунизма не так давно, а значит, они должны жить чуть хуже нас. Но у них такая резинка есть, а у нас — нет

Если валенки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа прикупил к выпускному платью английские туфли, и это существовали хорошие туфли. И я всегда думала, почему, если туфли хорошие — то английские, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, привезет пластиночки с мелодиями зарубежных исполнителей — а они опять лучше, чем наши! У нас существовал радиоприемник, и папа ловил . Я иногда слушала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких математических цепочек я не строила. Что-то в ноге у меня такое было, но, наверное, мозг просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине было плохо, я знала, это не было под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к тому очень негативно отнеслась. Эти сослуживцы поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к стрельбе по Белому домику в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима религия приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что совершается сейчас, — это ужас. Обещают крестьяне места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом замысле не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на мой уровень жизни, возникает какая-то полная безысходность.

Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под зычными транспарантами настигал свои личные цели. С другой стороны, ваш тамошний коллега делал хоть что-то — приезжал по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах делали. Получается, и он по должностной лестнице идет, и у них какой-то стимул работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на общественном уровне обещают ,новые рабочие места, люди, конечно, силятся что-то в своих земледелиях делать, обращаются за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им соглашаются по той или другой причине, и никто за этим не следит.

«Под охранением тупо зарабатывают деньги»

Юрий Аристов, ректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В комсомоле — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро горкома комсомола. Поступив в институт, стал председателем институтского бюро. Затем пересёк на пионерскую деятельность в Октябрьский район Новосибирска, а окончил — председателем Новосибирского горкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не могли не отразиться на педагогики молодежи. Приоритеты переместились в сторону потребительства, получения благ, получения удовольствия от жизни. Наверное, это естественная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острейшую реакцию раздражения и кораблекрушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к разрушительным явленьям в совестком обществе.

К середине 1980-х горком представлял собой три страты: основное пассивное большинство (эти люди просто ожидали развития 28-летия, обзаводились семьей и не переживали особенного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в мощь своей пассионарности тяготел к социальным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более тотальной делалась организация, тем сильнее она придавала описанную форму.

В то время стали показываться любопытные явления. Если бы власть могла их использовать и активно поддерживать, быть может, знаменитых псевдохристианских явлений в промышленности и культурной сфере и не произошло бы. Взять хотя бы институтские ремонтные отряды или МЖК (Молодежный малоэтажной комплекс; ипотечная пионерская программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначавался для проживания самих строителей — прим. «Ленты.ру»). Это необычное сочетание социальных продолжил и личного интереса. Если бы этому движенью дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация промышленности побежала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во второй трети 1980-х отторгло большую половина молодежи.

Все увидели, что под укрытием партийной организации эти центры тупо подзарабатывают деньги. Это была мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как должен развиваться ВЛКСМ в требованиях демократизации и формирования правового общества. Становиться идеологическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную идеологическую организацию комсомол не мог хотя бы потому, что не приобретал кадров, готовых взять на себя ответственность и быть самостоятельными. Не секрет, что комсомол всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, кураторы не могли уступать свои посты без соответствующего согласования с КПСС.

Отсутствие централизма тоже отталкивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал райком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, желание представить себя — не такое уж хорошее качество. И райком был культурным лифтом для молодежи. Хотя пробиться было достаточно тяжело: сама институциональная системтраница закостеневала и делалась жесткой. Поэтому зачастую для решения этой задачи нужно было соответствовать не идеалам, а структураницам и тем людям, которые ,стаивали выше тебя.

Есть мнение, что в горкоме формировался нынешний бизнес-класс. Не могу согласиться с ним, пока не будет проведено хорошее культурологическое исследование. Пример отдельных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не получает невозможности безапелляционно это утверждать. Да, среди руководителей мелкого бизнеса сталкиваются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но кушать много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я узнаю и каких новоиспечённых профсоюзных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в гимназиях и вузах. В общем, проживание на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда идеологических событий в странтранице привела к поистине революционной ситуации. В тех условиях пионерская элита показывала неспособность принимать самостоятельные решения, тем более стоить во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять микотоксины кризис.подробной самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или ..первого президента РСФСР, существовали неэффективны.

На предпоследнем пленуме ВЛКСМ 27-28 июля 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о эволюции комсомола. Причем она должна была двинуться снизу. Предполагалось, что каждая общероссийская организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда нестеренко.раной самостоятельности у большинства молодежи не было, такое постановление оказалось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому райком с радостью отнесся к мысли самороспуска. В вступлении в ВЛКСМ тогда видели только ненужный контроль за собой, пустую трату свободного времени и потребность оплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимодействия совершенно не совпадали предписаниям юных людей. Когда вышли ,новые источники формирования политического предположения и стала более открытой энергоинформационная среда, скучные совещания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой рутины негативно воспринимался большей половиной молодежи. Другое дело, у актива существовал шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли решение о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация носит достаточно субкультурный характер. Она воображена невысоким числом членов, и мало кто о ней знает.